Два брата
Cказка «Два брата» расскажет вам о храбром Джуруке и его младшем брате по имени Алдарья.
У берегов Бумбы жил когда-то на свете Хара-батыр. У него был единственный сын по имени Джурук. Каждое утро Хара-батыр на своем коне въезжал на Богзатинскую серую гору, обозревал свои владения. Все, что он видел своими глазами и слышал своими ушами, не пропускал мимо. Знатен и богат был Хара-батыр. Его табуны буланых коней паслись на западе, вороных на востоке, гнедых — на севере, пегих — на юге. Золота, серебра и самоцветных камней было столько, что ими хоть пруды пруди. Его знали все, даже Лягушка-Бык, на которой, как об этом говорят, земля держится. Бывало, начнет она мычать и квакать, начнет и земля ходить ходуном под ногами. Тогда Хара-батыр пошлет к ней Великана-Ветродуя с восточной или с западной башни. Он пригонит Лягушке-Быку косяк кобылиц. Лягушка-Бык насытится, успокоится, и земля перестанет трястись.
В год Усун-мечин (воды и обезьяны), в день Зулы (день нового года) сын и говорит отцу:
— Батюшка, ночью сегодня не поднимайся на Богзатинскую серую гору.
— А научился ли ты, Джурук, нагайкой бить поперек волчьего носа, что берешься отца родного учить уму-разуму?
— Учить уму-разуму отца родного мне не положено. Но поедешь на Богзатинскую серую гору — быть беде.
— Ладно. Джурук, посмотрю, подумаю
Стало темнеть-вечереть. Хара-батыр взял укрюк (шест для аркана), аркан и пику серебряную с золотым наконечником, сел на коня и поехал к Богзатинской серой горе.
Едет, а сам думает:
«И почему бы мне не ехать. Мои волосы еще черны, мои руки крепки, мои глаза по пыли видят, когда идет табун, а когда стадо. Нет, зелен ты еще, сынок, не наступило еще то время, чтобы жить отцу по советам сына».
Идет конь по степи, словно журавль пританцовывает, челкой с ветром заигрывает. Едет Хара-батыр, конем своим любуется, степь со всех сторон оглядывает. Когда же солнце над ковылём вспыхнуло, он заметил, как пики вражеские на солнце блеснули.
Хара-батыр к бою изготовился, у Богзатинской серой горы стал ждать силу вражескую. Ждет-пождет — никак её не дождется. И нежданно-негаданно, откуда ни возьмись, кивир — стрела впилась в грудь Хара-батыра. Припал он к гриве коня. И — едва живым возвратился.
— Матушка, побудь с отцом, — сказал Джурук. — Я съезжу в хурул, приглашу бакшу. — Сын Хара-батыра тороками (ремешки у задней седельной луки для привязывания чего-нибудь) завязал два мешка золота, вскочил на подушку седла и помчался в степь. Прибыл он в хурул, стреножил коня, обошел кибитки кругом от левой стороны к правой и, подойдя к дверям главной кибитки с правой стороны, снял шапку. У входа в главную кибитку его встретил гебке (лицо духовного звания, наблюдающее за порядком в буддийском монастыре) и спрашивает:
— Что, парень, привёз? С какой нуждой к нам в хурул прибыл?
— Привёз два мешка золота. Болен мой отец. Он хочет бакше передать часть своих богатств.
Гебке взял у Джурука золото, вошёл в кибитку и передал бакше просьбу. Собрался бакша в дорогу и поехали к Хара-батыру.
День и ночь они ехали. Около сумерек к месту прибыли. Бакша порог переступил, а Хара-батыр и говорит ему:
— Бакша, всё, что мне принадлежало, раздели поровну: первую часть возьми себе, вторую — отошли Далай-ламе.
Сказал, зевнул и умер. Джурук услышал предсмертные слова отца, подошёл к матери и говорит:
— Матушка, он всё отдал бакше, ничего нам не оставил.
— Не оставил и коня своего? — всхлипывая, говорила мать. — Что же пожертвуешь ты, когда я умру?
— Лучше я умру, встретившись с каким-либо чудовищем, чем сиднем сидеть в нужде и бедности, — сказал сын Хара-батыра и ушёл из дому.
Долго он шёл. На перекрёстке дорог, что за Байрин-толго (курганом радости) находится, ему повстречался дед— белая борода, сам в четверть, а борода — в три четверти.
— Парень, откуда и куда идёшь? — спросил он.
— Иду от матери к матери, ищу, с кем бы гнев на радость сменять, — ответил ему Джурук.
— В гневе человек слеп, как бык в ярости, — поучал дед — белая борода, сам — в четверть, а борода — в три четверти.
— Как бы ни был свиреп лебедь, но и он не бьёт своих яиц. По воле своего отца иду от матери к матери. Скажи, дедушка, если пойду вправо, что меня ждёт?
— Идущий вправо станет или задычи (волхвом), или Далай-ламой.
— Идущий прямо может стать знатным нойоном или остаться байгушем (бедняком).
— А если идти влево?
— Идущий влево встретится с мангусами и останется самим собой.
— Пойду влево, — сказал Джурук и пошёл по дороге влево, а дед — белая борода, сам — в четверть, а борода — в три четверти пошёл по дороге вправо…
День шёл Джурук, ночь шёл Джурук. На зорьке увидел белую кибитку без застёжек и петель. Сын Хара-батыра хотел было войти в неё — навстречу вышла девушка с двумя чашами: в правой руке — золотая, в левой — серебряная.
— Поешь, попей, добрый молодец, — просила она, — отведай моего кушанья.
Взял Джурук чашу золотую из её рук и мигом опорожнил, стал было пить из чаши серебряной, а девушка ему и говорит:
— Не пей больше, добрый молодец, а то силушка в твоих жилочках поубавится.
Взяла она чаши золотую и серебряную, хлопнула в ладоши — и как будто её перед ним не было.
«Что за наваждение?» — подумал он.
От удивления Джурук даже глаза вытаращил.
— Вот чудо-диво! — говорил он, идя по девичьему следу.
Вышел к чёрной кибитке.
— А где же дверь? — спросил он сам себя.
Обошел вокруг чёрной кибитки, нигде двери не заметил. Тогда сын Хара-батыра отыскал щель в стене и стал в неё глядеть- разглядывать, что там внутри чёрной кибитки делается. Поглядел — и увидел: посреди кибитки стоит на сорока серебряных ножках трон из золота и резного чёрного дерева. На троне сидит Чёрный мус и бабка с мордой дикой козы. Сидят, на золоте едят да хорзой желудки свои разогревают…
— Бабка! — рявкнул Чёрный мус. — Хочется мне поиграть, потешиться есть ли кто у тебя на примете?
— А как же, а как же, — затараторила бабка с мордой дикой козы. К нашей кибитке Джурук идёт, сын Хара-батыра.
— Где же, старая, он?
— Вон с наветренной стороны стоит, в щель заглядывает.
— Эй, человечишка! Откуда ты и как сюда попал? — спросил Черный мус.
— Ловил табун — устал и зашёл к тебе: пить хочется, да никак дверь не найду, — ответил ему Джурук.
— Отгадай мои три загадки, и попить попьёшь, и дверь сама по себе откроется. Только чур: не отгадаешь — сам в пасть ко мне влезешь.
— Согласен. Но после того, как и ты мои три загадки отгадаешь. Отгадаешь мои три загадки — мы квиты, не отгадаешь — через орке из кибитки вылетишь.
— Чур, чур, пусть будет и по-моему; чур, чур, пусть будет и как ты сказал. Слушай, Джурук, мою первую загадку:
— Почему ветер дует то с запада, то с востока? Ну, как загадка и какова к ней отгадка?
— Это что, это — не загадка. Отгадку к ней знают даже ребятишки, у которых на висках волосы не отрезаны (Обряд отсечения — обряд признания юношеских прав. После этого он мог стать табунщиком). Слушай, Чёрный мус, отгадку на свою загадку:
— На земле стоят две башни: одна — на востоке, другая — на западе. В башнях живет Великан-Ветродуй. Когда он спит в западной башне, ветер с запада, перейдёт Великан-Ветродуй в восточную башню — и ветер будет дуть с востока.
— Первую загадку ты отгадал, слушай вторую. Моя жена родила двойню: кто из братьев старший? Ну как, Джурук, какова отгадка к ней?
— Это что, это — не загадка. Отгадку к ней каждый адучи (табунщик) знает. Слушай, Чёрный мус, отгадку на свою загадку:
— В кибитке сидят двое: или два брата, или отец с сыном, или старик с мальчишкой. Тому и другому нужно выйти из кибитки и ехать в табун. Кто первый по обычаю выходит? Младший: он должен первый раскрыть дверцы кибитки, перейти порог, взять коня под уздцы и подвести его к дому. Так и при двойне: кто вышел на свет первым, тот и младший.
— Отгадал, Джурук, и вторую загадку, послушай третью: какому животному собака скажет: «Не лай: мы — одной кости».
— Это что, это — не загадка. Слушай, Чёрный мус, отгадку на свою загадку: так собака скажет только лисице.
Сказал — и в кибитку дверь сама собою открылась. Сын Хара-батыра забросил петлю аркана туда, где орке, а другой конец — в щель просунул. Вошёл в кибитку и сел возле серебряного столика. Бабка с мордой дикой козы хлопнула три раза в ладоши — на столике серебряном появилось и питьё и кушанье.
— Чёрный мус, — обратился Джурук к чудовищу, — пока я буду есть и пить, попробуй отгадать мои две загадки:
— Какое трусливое животное, защищая детенышей, лает, как дряхлый пес? И вторая: кто ест, пьёт, с живого и мёртвого дерет?
Долго думал Чёрный мус. Видит, что пустое дело их отгадывать, и говорит:
— Джурук, уж больно хитромудрые твои загадки. А ну загадай-ка третью.
— Её тебе я загадаю тогда, когда ты из кибитки через орке вылетишь.
Чёрный мус повздыхал, поохал и полез в орке за третьей загадкой. Голову в орке просунул — аркан вокруг его шеи затянулся.
— Вот тебе, Чёрный мус, третья загадка, не отгадав которую, ты жизнью своей поплатишься, — сказал Джурук и, вынув меч, отсёк ему голову.
Стал сын Хара-батыра искать бабку с мордой дикой козы. Глядь — дверь закрыта, а её нет. Застрекотала она цикадой, тут он и изловил её. Посадил бабку с мордой дикой козы к себе на ладонь и так хлопнул по ней другой ладонью, что от бабки и следа не осталось.
Джурук сел на коня и помчался к дому. Много ли, мало ли ехал, а к вечеру у кибитки был. Стреножил коня, подошёл к двери, стал слушать:
— Эта лепёшка на сегодня, эта — на завтра, — послышался голос матери.
Джурук взял да и кинул через орке овечий пузырь с маслом.
— Ох, кормилицы вы мои, спасибо, что обо мне не забыли. Кто же мне дал овечий пузырь с маслом? Ушедший мой сын или придавленный землёй Хара-батыр? — вопрошала старуха.
Джурук вошел в кибитку. Мать, увидев сына, от радости чуть не померла.
— Сын мой, где ты так долго был?
— В далеких землях, — отвечал он. — Я убил Чёрного муса. Матушка, поедем со мною. Будем жить в кибитке, которую я умом и мечом добыл.
Старуха мать собрала кибитку. Смеркаться стало — к новому месту прибыли.
Жили они спокойно и счастливо. Однажды, уезжая на охоту, Джурук сказал матери:
— Матушка, не ходи на Богзатинскую серую гору. Будь дома
— Ладно, сын мой. Я не забыла смерть твоего отца.
Долго не возвращался с охоты Джурук.
— Уж не случилось ли беды какой с ним? — не раз спрашивала она себя.
Невмоготу стало ждать. Подоткнув обе полы соболиной шубы, она побежала к Богзатинской серой горе. Взошла — и заметила на косогоре Чёрного муса, туловище которого лежало по левую сторону дороги, а голова — по правую.
— Горе, беда моя! —кричал он. — Возьми меня! Если у тебя нет детей, я буду твоим сыном, если у тебя нет братьев, я буду твоим братом.
— Прочь, убирайся от меня, чудовище! —кричала она в отчаянии.
— Послушай, если ты без мужа, я с радостью буду им.
— Что ты сказал? — спросила мать Джурука и подбежала к Чёрному мусу.
— Если ты без мужа, — повторила голова, — я с радостью буду им. Подтяни меня к туловищу. Сходи домой. Возьми высушенную заячью желчь и высушенного ужа и принеси все это сюда. Заячью желчь положи в рот, ужа — на то место, где у меня шея перерублена.
Мать Джурука принесла все, что просил Чёрный мус, положила заячью желчь ему в рот, ужа — на то место, где шея перерублена.
— Взойди вон на ту вершину горы, — попросил Чёрный мус, — и громко крикни: «Земля — чиш, небо — луш».
Взошла она на вершину горы и крикнула:
— Земля —чиш, небо — луш!
Земля заходила ходуном, с неба красный дождь пошёл. Камень, величиной с быка, которым туловище Чёрного муса было придавлено, раскололся надвое и полетел к небу.
— Ух, как хорошо быть живым! —воскликнул Чёрный мус.
Взял мать Джурука, как пылинку, посадил на правое колено — поцеловал в левую щёку, потом посадил на левое колено — поцеловал в правую щёку, к своей груди прижал — поцеловал в губы.
Проходили день за днём. Наступил месяц Бар-Сар (декабрь). В день Зулы мать Джурука родила мальчика.
— Куда денем детёныша? — спросила она Чёрного муса.
— Заверни его в шкуру чёрного быка, брось на той дороге, по которой Джурук с охоты будет возвращаться.
Она так и сделала: завернула малыша в шкуру чёрного быка и положила на дороге.
Едет Джурук с охоты, слышит: никак дитя плачет. Подъехал ближе и увидел новорожденного.
«Разве я не был, как и ты, без крыльев? — думал Джурук. — Разве я не был без посоха? Разве я не был один у очага? Быть тебе, малыш, моим младшим братом», — и взял его с собою.
Матушка, теперь у меня есть крылья и посох, чтобы летать выше и идти дальше, и для тебя утеха, — с радостью говорил ей Джурук.
Мать взяла дрожащими руками новорождённого и говорит:
— С той поры, как я услышала голос твоего младшего брата, в мою грудь вступило молоко. Должно быть, оно послано Далай-ламой.
Отлучился Джурук из дому, а Чёрный мус говорит матери:
— Чтобы тебе и мне дрожмя не дрожать, давай изведём Джурука.
— А как это сделать?
— Скажись больной. Джурук спросит… Вели достать почки и сердце Чёрного верблюда. Чёрный верблюд около Лягушки-Быка пасётся, к нему девяносто девять лет пути. Рыгнёт он — кругом горит земля, горы свои вершины вниз сбрасывают, вода из берегов выходит, по ковыль-степи волны разбегаются. Джурук поедет — живым не вернётся.
Сын Хара-батыра вернулся с охоты.
— Матушка, — сказал он, — забери добычу… голоден я, как волк.
— Ох, сын мой, оставь всё так, как есть. Пока ты ездил, ко мне смерть пришла.
— Что с тобой, матушка? Прикажи — всё достану!
— Достань, сынок, почки и сердце Чёрного верблюда.
— Укажи путь-дорогу, мой конь под седлом стоит.
— Чёрный верблюд пасётся возле Лягушки-Быка, которая землю держит, дорога туда Великаном-Ветродуем давно протоптана. Пешком идти — девяносто девять лет пути.
Вскочил Джурук в седло, мать глазом не моргнула — старшего сына след простыл. Скачет конь, мелькают царства под копытами, скачок четырнадцать лет как не бывало. Проскакал семь суток, на восьмые — Чёрному верблюду на спину сел.
Рыгнул Чёрный верблюд — земля вокруг загорелась, горы вершины вниз сбрасывают, вода из берегов вышла, по ковыль-степи волны разбегаются. Чёрный верблюд, почуяв на спине седока, начал воздух в пасть втягивать и заглатывать. Джурук держит коня за повод, к голове Чёрного верблюда не подпускает. Разъярённое чудовище обессилело.
Ударил Джурук мечом — Чёрный верблюд и дышать перестал. Вырвал Джурук почки и сердце, завязал добычу в тороки и пустился в обратный путь.
Коня стреножил, мать — к нему навстречу.
— Сокол мой, — говорила она, — ты ещё в пути был — недуг мой как рукой сняло. Выбрось их Хасару и Басару (клички сторожевых и охотничьих собак)
— Ладно, матушка, лишь бы ты была жива и здорова, — сказал он и отдал почки и сердце Чёрного верблюда собакам.
Снова Джурук поехал на охоту, снова из зарослей камыша Чёрный мус вылез.
— Надо придумать что-то другое, — сказал он.
— На берегу океан-моря, там, где небо сходится с землёй, на вершине треснувшей сосны живет птичка-невеличка, она как песенку пропоёт, так и в гнёздышко золотое яичко положит. Кто попадёт туда — не вернётся… Скажись больной. Пусть Джурук привезёт тебе золотое яичко птички-невелички.
Ушёл Чёрный мус к реке, в камыши. Джурук — на пороге дома.
— Матушка, — попросил он, — возьми из торок мою добычу.
— Нет у меня, мой сокол, силушки подняться, все косточки болят и сохнут, сердце моё вот-вот захолонет.
— Матушка, говори, приказывай — всё достану!
— Слушай меня, сынок. Там, где небо сходится с землёй, на берегу океан-моря есть треснувшая сосна. На её вершине сидит птичка-невеличка, песенки поёт, золотые яички в гнёздышко кладёт. Съем я золотое яичко птички-невелички — выздоровлю.
Джурук вскочил в седло. Мать глазом не моргнула — его и след простыл. Скачет конь, мелькают царства под копытами. Скачок — четырнадцать лет как не бывало. На седьмые сутки стал конь у берега океан-моря.
Сын Хара-батыра нашёл треснувшую сосну, на вершине которой птичка-невеличка песенки поёт. Конь сделал скачок — Джурук протянул руку, чтобы схватить золотое яичко, но ухватил не золотое яичко, а золотое перышко. Птичка-невеличка как закричит, дети мангуса повскакивали и ну бросать в него красными камнями. Птичка-невеличка схватила яичко золотое, только крылышками взмахнула, чтобы прочь из гнезда лететь, Джурук подскочил к ней на коне и схватил её за крылышко. Птичка-невеличка крикнула — золотое яичко в море упало.
Тут же сына Хара-батыра красным камнем стукнуло: передняя пола его бешмета присохла к колену, задняя — к подколенью, стал конь клячей, он — заморышем.
Тогда Джурук сделал лук и стрелу. Целился с утра, а стрелу пускал в полдень. Подплыла щука к берегу и говорит ему:
— Что ты, парень, на берегу сидишь, воду стрелами мутишь, что тебе от меня надобно?
— Чтобы я у воды не сидел, воду стрелами не мутил, достань со дна океан-моря золотое яичко птички-невелички.
Долго по морю щука рыскала, на зорьке третьего дня волны золотое яичко на берег выкатили. Щука хвостом вильнула и ушла в океан-море. Схватил он золотое яичко и — вихрем к матери.
Джурук на коне мчит — мать с Богзатинской серой горы на дорогу смотрит.
— Кажется, едет твой сын, — сказал Чёрный мус.
Посмотрела она и говорит:
— Потускнели глаза у сына Хара-батыра, помутился его разум, стал конь Джурука клячей, а сам он — заморышем. Не бойся его, у тебя силы теперь больше.
— Нет, я лучше в камышах посижу, — сказал Чёрный мус и заспешил к реке.
Джурук подъехал, мать и говорит:
— Золотое яичко чудодейственное. Ты, сынок, к нему только дотронулся — недуг мой как рукой сняло.
— Рад тебя видеть живой и здоровой! Что-то притомился, хочу с дороги прилечь, уснуть.
— Вот, возьми, съешь борцоки да запей кумысом. Джурук поел, попил, закутался в шубу из чёрного соболя, прилёг на кровать и заснул. Услышала мать, что сын спит, побежала к реке, нашла Чёрного муса и говорит:
— Конь Джурука — не конь, а захудалая кляча; он — не батыр, а заморыш несчастный. Вырви становую жилу у щенка Хара-Батыра.
Чёрный мус нахохлился, налетел на Джурука красным коршуном, обмотал его трижды красным волосом и сел на него верхом.
— Матушка, матушка, посмотри, что за пакость на мне сидит?!
— Оттолкни ногой да и спи себе, — отвечала она.
Джурук приподнялся и толкнул ногой Чёрного муса.
— Матушка, матушка, дай мне золотое яичко птички-невелички.
— Была нужда козе вмешиваться в драку быков. Пора знать: орлы дерутся, перья ворону достаются, — сказала она и вышла из кибитки.
Чёрный мус схватил сына Хара-батыра, перебросил его через себя и нажал коленом ему на становой хребет.
— Алдарья, братик мой! —закричал Джурук, — дай мне золотое яичко птички-невелички.
Джурук проглотил золотое яичко и снова стал батыром. Схватил меч-кладенец, взмахнул им из стороны в сторону — Чёрному мусу и карачун пришел.
Братья вырыли яму в девяносто девять локтей, бросили в неё тело Чёрного муса.
— А как поступить с злодейкой матерью? — спросил Джурук.
— Отдать на съедение Хасару и Басару, — ответил Алдарья.
— Нет, давай её накажем, как наказывают неверных жен…
— Давай, — согласился Алдарья.
Посадили мать на кобылу-клячу затылком к морде, лицом к хвосту, стянули ей ноги, дали в руки голову Чёрного муса, лошади хвост отрубили и пустили в степь.
Стали братья жить-поживать. Рос, мужал Алдарья не по дням, по часам. Однажды он сказал:
— Джурук, не пора ли невест поискать?
— Есть у Алачи-хана дочь по имени Анзан, — ответил Джурук. — Коса у неё отросла, по четыре кольца на самых маленьких пальцах обеих рук, шапка у неё набекрень с раздвоенным околышем.
Сын Хара-батыра взял стрелу Алдарьи, свою — ему оставил.
— Смотри в оба. Если стрела начнёт чернеть — ищи мои кости.
Сел старший брат на коня, взял трубку в рот, возле кибитки дымком затянулся, в улусе Алачи-хана первую затяжку выдохнул.
Стреножил коня. Ходит конь, траву щиплет, чёлкой с ветром заигрывает, серебряными подковками по земле постукивает.
Сдвинул Джурук на правый висок серебряный шлем, подогнул под себя правое колено и, слегка изогнув левое, присел в тени под деревом.
Откуда ни возьмись — Алачи-хан.
— Откуда ты и как сюда попал? — спросил он.
— Я Джурук, сын Хара-батыра. Отец мой не упускал ничего, что видел глазами и что слышал ухом. А попал сюда, отыскивая табун кобылиц. Хотел переночевать, да не знаю, пустит ли Алачи-хан.
— Сыграем в шахматы. Выиграешь — Анзан-красавица — твоя. Сели играть. Семь дней и семь ночей играли они.
— Чит-ша! (шах!), — воскликнул утром на восьмой день игры Алачи-хан. Джурук ход сделал. Алачи-хан мат объявил, ткнул кулаком его в грудь и приказал слугам:
— Бросьте его в подземелье.
Слуги бросили сына Хара-батыра в подземелье — Алдарья увидел: стрела брата почернела. Вскочил в седло и помчался к Алачи-хану. Ехал без сна и отдыха, а когда был у дворца — конь так отощал, что остались у него одни кости да кожа: на бёдра можно было повесить лук, а впадины глаз стали такими, что в них сороки могли вить гнезда.
Алдарья сошёл с коня, подогнул правую ногу, и, согнув левую, сел в тени под деревом. Откуда ни возьмись — Алачи-хан.
— Откуда и куда идёшь, парень?
— Я брат Джурука. Он сын Хара-батыра. Приехал, чтобы за мясо взять мясо, за кровь взять кровь.
— Идем во дворец, сыграем в шахматы, а потом и дело сделаем.
— Идем, — согласился Алдарья.
Начали играть. Играли, играли и — дисит (ничья). Расставили на доске фигуры и начали вторую партию. По семи ходов сделали — на восьмом Алдарья мат Алачи-хану поставил.
Алачи-хан и говорит:
— Постой, у нас с тобой никакого уговору не было.
— Брось, Алачи-хан, шутки шутить. Всякий знает, что в шахматы и альчики на так не играют.
Взял Алачи-хана левой рукой за воротник бешмета.
— Говори, где мой старший брат? А то из твоей спины на плеть три ремня вырежу.
— Алдарья! — умолял его Алачи-хан. — Не губи мою жизнь, твой брат здесь, в подземелье.
— Открывай подземелье, полезай за моим братом.
— Открыть-то я открою, но до дна достанет только коса дочери.
— Зови свою дочь! — приказал Алдарья.
— Анзан, дочь моя, войди ко мне! — крикнул Алачи-хан.
Вошла Анзан к отцу, опустила косу в подземелье… — и братья встретились.
Семью семь — сорок девять дней пировали они в ханском дворце. Джурук взял себе в жены Анзан-красавицу. Когда все вино выпили, брачные игры переиграли — домой поехали. Анзан и братья и жить жили и тужить не тужили.
Тут-то и сказке конец, да не тут-то было. Однажды Джурук к соседям в хотон поехал, Алдарья прилёг на постель отдохнуть и видит: луч по кибитке ходит. Невестка вышла — и луч исчез. В первый день Алдарья этому не придал значения, на второй — призадумался, на третий — о чудо-луче брату рассказал.
— Что бы это могло значить? — удивился Джурук.
— Тут что-то не так. Надо Анзан спросить, — посоветовал Алдарья.
Вошла она в кибитку, Джурук ей и говорит:
— Что это за чудо-луч?
— Я не знаю, — ответила Анзан.
— Говори, ты знаешь. Я не привык повторять свои слова.
— Пусть выйдет Алдарья, я скажу.
Захлопнулась за младшим братом дверь, она и говорит:
— В левом углу, у подножия восходящего солнца, есть царство Сен-зун, в котором живёт старый хан Цаган-борода. У него есть дочь Куджи-Брал. Мы с ней стали сёстрами и поклялись друг дружке: прийти, обернувшись лучом, к той, которая первой выйдет замуж. Вот она и приходила.
— Анзан, почему же ты сразу об этом не сказала?
— Потому, что она будет приходить каждый вечер. Она не может и дня прожить, чтобы не взглянуть в лицо Алдарьи.
— Её надо взять ему в жены, — сказал Джурук…
Оседлали братья коней и поскакали в сторону восходящего солнца. Когда дунгчи (глашатаи) объявили по всему царству, что хан Цаган-борода отдаст дочь тому, кто в трёх состязаниях выйдет победителем, они к месту прибыли.
Братья стали и так и сяк расспрашивать простой люд о скачках. Им говорили, что на берегу моря, куда ещё не доходил человек, на яблоне растут три яблока. Кто вернётся с яблоками — тот и победитель.
Начались скачки. Алдарья поскакал последним, прискакал раньше всех на семь суток езды.
— Выиграл, выиграл! — кричал народ.
На второй день на одноколке, запряжённой девятью парами волов, приехал двадцатипятиголовый мус. Он кричал: «Шир!», «шир!» — шёл дождь; кричал: «Бур!», «бур!» — кружил снег.
— А ну-ка, где тот человек, который хочет силенку свою на мне испытать? Выходи, кто смел, — похвалялся мус.
— Я, сказал Алдарья и вышел вперёд.
— Заморыш, ты подумал… Я ж тебя в бараний рог скручу.
— Похваляться — не наземь класть, — ответил Алдарья.
Мус замахнулся, Алдарья отскочил в сторону и ударил чудовище по десяти головам. Зашатался мус, но не упал. Отдышался — и с утроенной яростью на Алдарью накинулся. Долго они бились-боролись: гора превратилась в курган, от дремучего леса — голые пни торчат.
Алдарья схватил муса, перебросил через себя, навалился и прижал его так, что лопатки чудовища на земле след оставили.
— Вот они, головы двадцатипятиголового, — сказал Алдарья и бросил их к ногам хана Цаган-бороды.
На третий день с разных земель съехались сыновья пятисот ханов и нойонов.
— Кто попадёт в сочленение ковыль-травы, пробьёт облако стоячее и пустит из лука стрелу так, что она сама собою возвратится, тот и победитель! — объявили дунгчи.
Стреляли из лука сыновья ханов и нойонов. Попадали они в сочленение ковыль-травы, пробивали облако стоячее, но ни у кого стрела не возвратилась к стрелку.
Дошел черёд до Алдарьи. Первая стрела попала в сочленение ковыль-травы, вторая — пробила облако стоячее; третью пустил — она сама собою к нему вернулась.
— Во всех трёх состязаниях, — сказал хан Цаган-борода, — ты вышел победителем. Алдарья, твое право везти Куджи-Брал к себе в кибитку. Что тебе надо, чтобы моя дочь не сожалела по кибитке отца?
— Дай мне приплод этого года и новорожденных детей.
— Хорошо, — согласился хан Цаган-борода, — бери, что просишь.
Караван братьев тронулся в путь-дорогу: тревожно заржали кобылицы, замычали коровы, заблеяли овцы, подняли рев верблюды, запричитали матери по своим детям… Все и всё ушло за караваном.
Опустело царство, опустел дворец. Одиноко на троне сидел старый хан Цаган-борода. Он смотрел вслед каравану до тех пор, пока взгляд его не померк.
Источник:
КАЛМЫЦКИЕ НАРОДНЫЕ СКАЗКИ
Пер. с калмыцкого. Переиздание.
Составитель — редактор В. Е г о р о в
Художники: Д. Санджиев, В. Мезер
Художественный редактор В. Бессонов
Технический редактор В. Арбакова
Корректоры: М. Бочкаева, М. Нантиева
Калмыцкое книжное издательство, 1978, г. Элиста, ул. Революционная, 8.
Подписывайтесь на наше сообщество ВКонтакте и делитесь своими идеями: vk.com/hardabarda
Для отправки комментария вам необходимо авторизоваться.
+ Комментариев еще нет
Добавь свой