Два брата


Cказка «Два брата» расскажет вам о храбром Джуруке и его младшем брате по имени Алдарья.

У берегов Бумбы жил когда-то на свете Хара-батыр. У него был единственный сын по имени Джурук. Каждое утро Хара-батыр на своем коне въезжал на Богзатинскую серую гору, обозревал свои владения. Все, что он видел своими глазами и слышал своими ушами, не пропускал мимо. Знатен и богат был Хара-батыр. Его табуны буланых коней паслись на западе, воро­ных на востоке, гнедых — на севере, пегих — на юге. Золота, серебра и самоцветных камней было столько, что ими хоть пруды пруди. Его зна­ли все, даже Лягушка-Бык, на которой, как об этом говорят, земля держится. Бывало, начнет она мычать и квакать, начнет и земля хо­дить ходуном под ногами. Тогда Хара-батыр пошлет к ней Великана-Ветродуя с восточной или с западной башни. Он пригонит Лягушке-Быку косяк кобылиц. Лягушка-Бык насытится, успокоится, и земля перестанет трястись.

В год Усун-мечин (воды и обезьяны), в день Зулы (день нового года) сын и говорит отцу:

— Батюшка, ночью сегодня не поднимайся на Богзатинскую серую гору.

— А научился ли ты, Джурук, нагайкой бить поперек волчьего носа, что берешься отца родного учить уму-разуму?

— Учить уму-разуму отца родного мне не положено. Но поедешь на Богзатинскую серую гору — быть беде.

— Ладно. Джурук, посмотрю, подумаю

Стало темнеть-вечереть. Хара-батыр взял укрюк (шест для аркана), аркан и пику серебряную с золотым наконечником, сел на коня и поехал к Богзатинской серой горе.

Едет, а сам думает:

«И почему бы мне не ехать. Мои волосы еще черны, мои руки крепки, мои глаза по пыли видят, когда идет табун, а когда стадо. Нет, зелен ты еще, сынок, не наступило еще то время, чтобы жить отцу по советам сына».

Идет конь по степи, словно журавль пританцовывает, челкой с вет­ром заигрывает. Едет Хара-батыр, конем своим любуется, степь со всех сторон оглядывает. Когда же солнце над ковылём вспыхнуло, он заметил, как пики вражеские на солнце блеснули.

Хара-батыр к бою изготовился, у Богзатинской серой горы стал ждать силу вражескую. Ждет-пождет — никак её не дождется. И нежданно-негаданно, откуда ни возьмись, кивир — стрела впилась в грудь Хара-батыра. Припал он к гриве коня. И — едва живым возвра­тился.

— Матушка, побудь с отцом, — сказал Джурук. — Я съезжу в хурул, приглашу бакшу. — Сын Хара-батыра тороками (ремешки у задней седельной луки для привязывания чего-нибудь) завязал два мешка золота, вскочил на подушку седла и помчался в степь. Прибыл он в хурул, стреножил коня, обошел кибитки кругом от левой стороны к правой и, подойдя к дверям главной кибитки с правой стороны, снял шапку. У входа в главную кибитку его встретил гебке (лицо духовного звания, наблюдающее за порядком в буддийском монастыре) и спра­шивает:

— Что, парень, привёз? С какой нуждой к нам в хурул прибыл?

— Привёз два мешка золота. Болен мой отец. Он хочет бакше передать часть своих богатств.

Гебке взял у Джурука золото, вошёл в кибитку и передал бакше просьбу. Собрался бакша в дорогу и поехали к Хара-батыру.

День и ночь они ехали. Около сумерек к месту прибыли. Бакша порог переступил, а Хара-батыр и говорит ему:

— Бакша, всё, что мне принадлежало, раздели поровну: первую часть возьми себе, вторую — отошли Далай-ламе.

Сказал, зевнул и умер. Джурук услышал предсмертные слова отца, подошёл к матери и говорит:

— Матушка, он всё отдал бакше, ничего нам не оставил.

— Не оставил и коня своего? — всхлипывая, говорила мать. — Что же пожертвуешь ты, когда я умру?

— Лучше я умру, встретившись с каким-либо чудовищем, чем сиднем сидеть в нужде и бедности, — сказал сын Хара-батыра и ушёл из дому.

Долго он шёл. На перекрёстке дорог, что за Байрин-толго (курганом радости) находится, ему повстречался дед— белая борода, сам в четверть, а борода — в три четверти.

— Парень, откуда и куда идёшь? — спросил он.

— Иду от матери к матери, ищу, с кем бы гнев на радость сме­нять, — ответил ему Джурук.

— В гневе человек слеп, как бык в ярости, — поучал дед — белая борода, сам — в четверть, а борода — в три четверти.

— Как бы ни был свиреп лебедь, но и он не бьёт своих яиц. По воле своего отца иду от матери к матери. Скажи, дедушка, если пойду вправо, что меня ждёт?

— Идущий вправо станет или задычи (волхвом), или Далай-ламой.

— А если идти прямо?Два брата

— Идущий прямо может стать знатным нойоном или остаться бай­гушем (бедняком).

— А если идти влево?

— Идущий влево встретится с мангусами и останется самим со­бой.

— Пойду влево, — сказал Джурук и пошёл по дороге влево, а дед — белая борода, сам — в четверть, а борода — в три четверти пошёл по дороге вправо…

День шёл Джурук, ночь шёл Джурук. На зорьке увидел белую кибитку без застёжек и петель. Сын Хара-батыра хотел было войти в неё — навстречу вышла девушка с двумя чашами: в правой руке — зо­лотая, в левой — серебряная.Два брата

— Поешь, попей, добрый моло­дец, — просила она, — отведай моего кушанья.

Взял Джурук чашу золотую из её рук и мигом опорожнил, стал было пить из чаши серебряной, а девуш­ка ему и говорит:

— Не пей больше, добрый моло­дец, а то силушка в твоих жилоч­ках поубавится.

Взяла она чаши золотую и сереб­ряную, хлопнула в ладоши — и как будто её перед ним не было.

«Что за наваждение?» — подумал он.

От удивления Джурук даже гла­за вытаращил.

— Вот чудо-диво! — говорил он, идя по девичьему следу.

Вышел к чёрной кибитке.

— А где же дверь? — спросил он сам себя.

Обошел вокруг чёрной кибитки, нигде двери не заметил. Тогда сын Хара-батыра отыскал щель в стене и стал в неё глядеть- разглядывать, что там внутри чёрной кибитки делается. Поглядел — и увидел: посреди кибитки стоит на сорока серебряных ножках трон из золота и резного чёрного дерева. На троне сидит Чёрный мус и бабка с мордой дикой козы. Сидят, на золоте едят да хорзой желудки свои разогревают…

— Бабка! — рявкнул Чёрный мус. — Хочется мне поиграть, потешить­ся есть ли кто у тебя на примете?

— А как же, а как же, — затараторила бабка с мордой дикой козы. К нашей кибитке Джурук идёт, сын Хара-батыра.

— Где же, старая, он?

— Вон с наветренной стороны стоит, в щель заглядывает.

— Эй, человечишка! Откуда ты и как сюда попал? — спросил Чер­ный мус.

— Ловил табун — устал и зашёл к тебе: пить хочется, да никак дверь не найду, — ответил ему Джурук.

— Отгадай мои три загадки, и попить попьёшь, и дверь сама по себе откроется. Только чур: не отгадаешь — сам в пасть ко мне вле­зешь.

— Согласен. Но после того, как и ты мои три загадки отгадаешь. Отгадаешь мои три загадки — мы квиты, не отгадаешь — через орке из кибитки вылетишь.

— Чур, чур, пусть будет и по-моему; чур, чур, пусть будет и как ты сказал. Слушай, Джурук, мою первую загадку:

— Почему ветер дует то с запада, то с востока? Ну, как загадка и какова к ней отгадка?

— Это что, это — не загадка. Отгадку к ней знают даже ребятишки, у которых на висках волосы не отрезаны (Обряд отсечения — обряд признания юношеских прав. После этого он мог стать табунщиком). Слушай, Чёрный мус, отгад­ку на свою загадку:

— На земле стоят две башни: одна — на востоке, другая — на запа­де. В башнях живет Великан-Ветродуй. Когда он спит в западной баш­не, ветер с запада, перейдёт Великан-Ветродуй в восточную башню — и ветер будет дуть с востока.

— Первую загадку ты отгадал, слушай вторую. Моя жена родила двойню: кто из братьев старший? Ну как, Джурук, какова отгадка к ней?

— Это что, это — не загадка. Отгадку к ней каждый адучи (табунщик) знает. Слушай, Чёрный мус, отгадку на свою загадку:

— В кибитке сидят двое: или два брата, или отец с сыном, или старик с мальчишкой. Тому и другому нужно выйти из кибитки и ехать в табун. Кто первый по обычаю выходит? Младший: он должен первый раскрыть дверцы кибитки, перейти порог, взять коня под уздцы и под­вести его к дому. Так и при двойне: кто вышел на свет первым, тот и младший.

— Отгадал, Джурук, и вторую загадку, послушай третью: какому животному собака скажет: «Не лай: мы — одной кости».

— Это что, это — не загадка. Слушай, Чёрный мус, отгадку на свою загадку: так собака скажет только лисице.

Сказал — и в кибитку дверь сама собою открылась. Сын Хара-батыра забросил петлю аркана туда, где орке, а другой конец — в щель просунул. Вошёл в кибитку и сел возле серебряного столика. Бабка с мордой дикой козы хлопнула три раза в ладоши — на столике серебряном появилось и питьё и кушанье.

— Чёрный мус, — обратился Джурук к чудовищу, — пока я буду есть и пить, попробуй отгадать мои две загадки:

— Какое трусливое животное, защищая детенышей, лает, как дряхлый пес? И вторая: кто ест, пьёт, с живого и мёртвого дерет?

Долго думал Чёрный мус. Видит, что пустое дело их отгадывать, и говорит:

— Джурук, уж больно хитромудрые твои загадки. А ну загадай-ка третью.

— Её тебе я загадаю тогда, когда ты из кибитки через орке выле­тишь.

Чёрный мус повздыхал, поохал и полез в орке за третьей загадкой. Голову в орке просунул — аркан вокруг его шеи затянулся.

— Вот тебе, Чёрный мус, третья загадка, не отгадав которую, ты жизнью своей поплатишься, — сказал Джурук и, вынув меч, отсёк ему голову.

Стал сын Хара-батыра искать бабку с мордой дикой козы. Глядь — дверь закрыта, а её нет. Застрекотала она цикадой, тут он и изловил её. Посадил бабку с мордой дикой козы к себе на ладонь и так хлоп­нул по ней другой ладонью, что от бабки и следа не осталось.

Джурук сел на коня и помчался к дому. Много ли, мало ли ехал, а к вечеру у кибитки был. Стреножил коня, подошёл к двери, стал слушать:

— Эта лепёшка на сегодня, эта — на завтра, — послышался голос матери.

Джурук взял да и кинул через орке овечий пузырь с маслом.

— Ох, кормилицы вы мои, спасибо, что обо мне не забыли. Кто же мне дал овечий пузырь с маслом? Ушедший мой сын или придавленный землёй Хара-батыр? — вопрошала старуха.

Джурук вошел в кибитку. Мать, увидев сына, от радости чуть не померла.

— Сын мой, где ты так долго был?

— В далеких землях, — отвечал он. — Я убил Чёрного муса. Матушка, поедем со мною. Будем жить в кибитке, которую я умом и мечом добыл.

Старуха мать собрала кибитку. Смеркаться стало — к новому месту прибыли.

Жили они спокойно и счастливо. Однажды, уезжая на охоту, Джурук сказал матери:

— Матушка, не ходи на Богзатинскую серую гору. Будь дома

— Ладно, сын мой. Я не забыла смерть твоего отца.

Долго не возвращался с охоты Джурук.

— Уж не случилось ли беды какой с ним? — не раз спрашивала она себя.

Невмоготу стало ждать. Подоткнув обе полы соболиной шубы, она побежала к Богзатинской серой горе. Взошла — и заметила на косогоре Чёрного муса, туловище которого лежало по левую сторону дороги, а голова — по правую.

— Горе, беда моя! —кричал он. — Возьми меня! Если у тебя нет детей, я буду твоим сыном, если у тебя нет братьев, я буду твоим братом.

— Прочь, убирайся от меня, чудовище! —кричала она в отчаянии.

— Послушай, если ты без мужа, я с радостью буду им.

— Что ты сказал? — спросила мать Джурука и подбежала к Чёрному мусу.

— Если ты без мужа, — повторила голова, — я с радостью буду им. Подтяни меня к туловищу. Сходи домой. Возьми высушенную заячью желчь и высушенного ужа и принеси все это сюда. Заячью желчь положи в рот, ужа — на то место, где у меня шея перерублена.

Мать Джурука принесла все, что просил Чёрный мус, положила заячью желчь ему в рот, ужа — на то место, где шея перерублена.

— Взойди вон на ту вершину горы, — попросил Чёрный мус, — и громко крикни: «Земля — чиш, небо — луш».

Взошла она на вершину горы и крикнула:

— Земля —чиш, небо — луш!

Земля заходила ходуном, с неба красный дождь пошёл. Камень, величиной с быка, которым туловище Чёрного муса было придавлено, раскололся надвое и полетел к небу.

— Ух, как хорошо быть живым! —воскликнул Чёрный мус.

Взял мать Джурука, как пылинку, посадил на правое колено — по­целовал в левую щёку, потом посадил на левое колено — поцеловал в правую щёку, к своей груди прижал — поцеловал в губы.

Проходили день за днём. Наступил месяц Бар-Сар (декабрь). В день Зулы мать Джурука родила мальчика.

— Куда денем детёныша? — спросила она Чёрного муса.

— Заверни его в шкуру чёрного быка, брось на той дороге, по которой Джурук с охоты будет возвращаться.

Она так и сделала: завернула малыша в шкуру чёрного быка и по­ложила на дороге.

Едет Джурук с охоты, слышит: никак дитя плачет. Подъехал ближе и увидел новорожденного.

«Разве я не был, как и ты, без крыльев? — думал Джурук. — Разве я не был без посоха? Разве я не был один у очага? Быть тебе, ма­лыш, моим младшим братом», — и взял его с собою.

Матушка, теперь у меня есть крылья и посох, чтобы летать выше и идти дальше, и для тебя утеха, — с радостью говорил ей Джурук.

Мать взяла дрожащими руками новорождённого и говорит:

— С той поры, как я услышала голос твоего младшего брата, в мою грудь вступило молоко. Должно быть, оно послано Далай-ламой.

Отлучился Джурук из дому, а Чёрный мус говорит матери:

— Чтобы тебе и мне дрожмя не дрожать, давай изведём Джурука.

— А как это сделать?

— Скажись больной. Джурук спросит… Вели достать почки и сердце Чёрного верблюда. Чёрный верблюд около Лягушки-Быка пасётся, к нему девяносто девять лет пути. Рыгнёт он — кругом горит земля, горы свои вершины вниз сбрасывают, вода из берегов выходит, по ковыль-степи волны разбегаются. Джурук поедет — живым не вернётся.

Сын Хара-батыра вернулся с охоты.

— Матушка, — сказал он, — забери добычу… голоден я, как волк.

— Ох, сын мой, оставь всё так, как есть. Пока ты ездил, ко мне смерть пришла.

— Что с тобой, матушка? Прикажи — всё достану!

— Достань, сынок, почки и сердце Чёрного верблюда.

— Укажи путь-дорогу, мой конь под седлом стоит.

— Чёрный верблюд пасётся возле Лягушки-Быка, которая землю держит, дорога туда Великаном-Ветродуем давно протоптана. Пешком идти — девяносто девять лет пути.

Вскочил Джурук в седло, мать глазом не моргнула — старшего сына след простыл. Скачет конь, мелькают царства под копытами, скачок четырнадцать лет как не бывало. Проскакал семь суток, на восьмые — Чёрному верблюду на спину сел.

Рыгнул Чёрный верблюд — земля вокруг загорелась, горы вершины вниз сбрасывают, вода из берегов вышла, по ковыль-степи волны раз­бегаются. Чёрный верблюд, почуяв на спине седока, начал воздух в пасть втягивать и заглатывать. Джурук держит коня за повод, к голове Чёрного верблюда не подпускает. Разъярённое чудовище обессилело.

Ударил Джурук мечом — Чёрный верблюд и дышать перестал. Вырвал Джурук почки и сердце, завязал добычу в тороки и пустился в обратный путь.

Коня стреножил, мать — к нему навстречу.

— Сокол мой, — говорила она, — ты ещё в пути был — недуг мой как рукой сняло. Выбрось их Хасару и Басару (клички сторожевых и охотничьих собак)

— Ладно, матушка, лишь бы ты была жива и здорова, — сказал он и отдал почки и сердце Чёрного верблюда собакам.

Снова Джурук поехал на охоту, снова из зарослей камыша Чёр­ный мус вылез.

— Надо придумать что-то дру­гое, — сказал он.

— Куда теперь пошлём Джурука?Два брата

— На берегу океан-моря, там, где небо сходится с землёй, на вер­шине треснувшей сосны живет птич­ка-невеличка, она как песенку про­поёт, так и в гнёздышко золотое яичко положит. Кто попадёт туда — не вернётся… Скажись больной. Пусть Джурук привезёт тебе золо­тое яичко птички-невелички.

Ушёл Чёрный мус к реке, в камы­ши. Джурук — на пороге дома.

— Матушка, — попросил он, — возьми из торок мою добычу.

— Нет у меня, мой сокол, силуш­ки подняться, все косточки болят и сохнут, сердце моё вот-вот захо­лонет.

— Матушка, говори, приказы­вай — всё достану!

— Слушай меня, сынок. Там, где небо сходится с землёй, на берегу океан-моря есть треснувшая сосна. На её вершине сидит птичка-неве­личка, песенки поёт, золотые яички в гнёздышко кладёт. Съем я золотое яичко птички-невелички — выздо­ровлю.

Джурук вскочил в седло. Мать глазом не моргнула — его и след простыл. Скачет конь, мелькают царства под копытами. Скачок — четырнадцать лет как не бывало. На седьмые сутки стал конь у берега океан-моря.

Сын Хара-батыра нашёл треснув­шую сосну, на вершине которой птичка-невеличка песенки поёт. Конь сделал скачок — Джурук протянул руку, чтобы схватить золотое яичко, но ухватил не золотое яичко, а зо­лотое перышко. Птичка-невеличка как закричит, дети мангуса повскакивали и ну бросать в него красными камнями. Птичка-невеличка схватила яичко золотое, только крылышками взмахнула, чтобы прочь из гнезда лететь, Джурук подскочил к ней на коне и схватил её за крылышко. Птичка-невеличка крикнула — золотое яичко в море упало.

Тут же сына Хара-батыра красным камнем стукнуло: передняя пола его бешмета присохла к колену, задняя — к подколенью, стал конь клячей, он — заморышем.

Тогда Джурук сделал лук и стрелу. Целился с утра, а стрелу пускал в полдень. Подплыла щука к берегу и говорит ему:

— Что ты, парень, на берегу сидишь, воду стрелами мутишь, что тебе от меня надобно?

— Чтобы я у воды не сидел, воду стрелами не мутил, достань со дна океан-моря золотое яичко птички-невелички.

Долго по морю щука рыскала, на зорьке третьего дня волны золотое яичко на берег выкатили. Щука хвостом вильнула и ушла в океан-море. Схватил он золотое яичко и — вихрем к матери.

Джурук на коне мчит — мать с Богзатинской серой горы на дорогу смотрит.

— Кажется, едет твой сын, — сказал Чёрный мус.

Посмотрела она и говорит:

— Потускнели глаза у сына Хара-батыра, помутился его разум, стал конь Джурука клячей, а сам он — заморышем. Не бойся его, у тебя силы теперь больше.

— Нет, я лучше в камышах посижу, — сказал Чёрный мус и заспешил к реке.

Джурук подъехал, мать и говорит:

— Золотое яичко чудодейственное. Ты, сынок, к нему только дотро­нулся — недуг мой как рукой сняло.

— Рад тебя видеть живой и здоровой! Что-то притомился, хочу с дороги прилечь, уснуть.

— Вот, возьми, съешь борцоки да запей кумысом. Джурук поел, попил, закутался в шубу из чёрного соболя, прилёг на кровать и заснул. Услышала мать, что сын спит, побежала к реке, нашла Чёрного муса и говорит:

— Конь Джурука — не конь, а захудалая кляча; он — не батыр, а заморыш несчастный. Вырви становую жилу у щенка Хара-Батыра.

Чёрный мус нахохлился, налетел на Джурука красным коршуном, обмотал его трижды красным волосом и сел на него верхом.

— Матушка, матушка, посмотри, что за пакость на мне сидит?!

— Оттолкни ногой да и спи себе, — отвечала она.

Джурук приподнялся и толкнул ногой Чёрного муса.

— Матушка, матушка, дай мне золотое яичко птички-невелички.

— Была нужда козе вмешиваться в драку быков. Пора знать: орлы дерутся, перья ворону достаются, — сказала она и вышла из кибитки.

Чёрный мус схватил сына Хара-батыра, перебросил его через себя и нажал коленом ему на становой хребет.

— Алдарья, братик мой! —закричал Джурук, — дай мне золотое яичко птички-невелички.

Джурук проглотил золотое яичко и снова стал батыром. Схватил меч-кладенец, взмахнул им из стороны в сторону — Чёрному мусу и карачун пришел.

Братья вырыли яму в девяносто девять локтей, бросили в неё тело Чёрного муса.

— А как поступить с злодейкой матерью? — спросил Джурук.

— Отдать на съедение Хасару и Басару, — ответил Алдарья.

— Нет, давай её накажем, как наказывают неверных жен…

— Давай, — согласился Алдарья.

Посадили мать на кобылу-клячу затылком к морде, лицом к хвосту, стянули ей ноги, дали в руки голову Чёрного муса, лошади хвост отрубили и пустили в степь.

Стали братья жить-поживать. Рос, мужал Алдарья не по дням, по часам. Однажды он сказал:

— Джурук, не пора ли невест поискать?

— Есть у Алачи-хана дочь по имени Анзан, — ответил Джурук. — Коса у неё отросла, по четыре кольца на самых маленьких пальцах обеих рук, шапка у неё набекрень с раздвоенным околышем.

Сын Хара-батыра взял стрелу Алдарьи, свою — ему оставил.

— Смотри в оба. Если стрела начнёт чернеть — ищи мои кости.

Сел старший брат на коня, взял трубку в рот, возле кибитки дымком затянулся, в улусе Алачи-хана первую затяжку выдохнул.

Стреножил коня. Ходит конь, траву щиплет, чёлкой с ветром заигры­вает, серебряными подковками по земле постукивает.

Сдвинул Джурук на правый висок серебряный шлем, подогнул под себя правое колено и, слегка изогнув левое, присел в тени под деревом.

Откуда ни возьмись — Алачи-хан.

— Откуда ты и как сюда попал? — спросил он.

— Я Джурук, сын Хара-батыра. Отец мой не упускал ничего, что видел глазами и что слышал ухом. А попал сюда, отыскивая табун кобылиц. Хотел переночевать, да не знаю, пустит ли Алачи-хан.

— Сыграем в шахматы. Выиграешь — Анзан-красавица — твоя. Сели играть. Семь дней и семь ночей играли они.

— Чит-ша! (шах!), — воскликнул утром на восьмой день игры Алачи-хан. Джурук ход сделал. Алачи-хан мат объявил, ткнул кулаком его в грудь и приказал слугам:

— Бросьте его в подземелье.

Слуги бросили сына Хара-батыра в подземелье — Алдарья увидел: стрела брата почернела. Вскочил в седло и помчался к Алачи-хану. Ехал без сна и отдыха, а когда был у дворца — конь так отощал, что остались у него одни кости да кожа: на бёдра можно было пове­сить лук, а впадины глаз стали такими, что в них сороки могли вить гнезда.

Алдарья сошёл с коня, подогнул правую ногу, и, согнув левую, сел в тени под деревом. Откуда ни возьмись — Алачи-хан.

— Откуда и куда идёшь, парень?

— Я брат Джурука. Он сын Хара-батыра. Приехал, чтобы за мясо взять мясо, за кровь взять кровь.

— Идем во дворец, сыграем в шахматы, а потом и дело сделаем.

— Идем, — согласился Алдарья.

Начали играть. Играли, играли и — дисит (ничья). Расставили на доске фигуры и начали вторую партию. По семи ходов сделали — на восьмом Алдарья мат Алачи-хану поставил.

Алачи-хан и говорит:

— Постой, у нас с тобой никакого уговору не было.

— Брось, Алачи-хан, шутки шутить. Всякий знает, что в шахматы и альчики на так не играют.

Взял Алачи-хана левой рукой за воротник бешмета.

— Говори, где мой старший брат? А то из твоей спины на плеть три ремня вырежу.

— Алдарья! — умолял его Алачи-хан. — Не губи мою жизнь, твой брат здесь, в подземелье.

— Открывай подземелье, полезай за моим братом.

— Открыть-то я открою, но до дна достанет только коса дочери.

— Зови свою дочь! — приказал Алдарья.

— Анзан, дочь моя, войди ко мне! — крикнул Алачи-хан.

Вошла Анзан к отцу, опустила косу в подземелье… — и братья встретились.

Семью семь — сорок девять дней пировали они в ханском дворце. Джурук взял себе в жены Анзан-красавицу. Когда все вино выпили, брачные игры переиграли — домой поехали. Анзан и братья и жить жили и тужить не тужили.

Тут-то и сказке конец, да не тут-то было. Однажды Джурук к со­седям в хотон поехал, Алдарья прилёг на постель отдохнуть и видит: луч по кибитке ходит. Невестка вышла — и луч исчез. В первый день Алдарья этому не придал значения, на второй — призадумался, на тре­тий — о чудо-луче брату рассказал.

— Что бы это могло значить? — удивился Джурук.

— Тут что-то не так. Надо Анзан спросить, — посоветовал Алдарья.

Вошла она в кибитку, Джурук ей и говорит:

— Что это за чудо-луч?

— Я не знаю, — ответила Анзан.

— Говори, ты знаешь. Я не привык повторять свои слова.

— Пусть выйдет Алдарья, я скажу.

Захлопнулась за младшим братом дверь, она и говорит:Два брата

— В левом углу, у подножия восходящего солнца, есть царство Сен-зун, в котором живёт старый хан Цаган-борода. У него есть дочь Куджи-Брал. Мы с ней стали сёстрами и поклялись друг дружке: прийти, обернувшись лучом, к той, которая первой выйдет замуж. Вот она и приходила.

— Анзан, почему же ты сразу об этом не сказала?

— Потому, что она будет приходить каждый вечер. Она не может и дня прожить, чтобы не взглянуть в лицо Алдарьи.

— Её надо взять ему в жены, — сказал Джурук…

Оседлали братья коней и поскакали в сторону восходящего солнца. Когда дунгчи (глашатаи) объявили по всему царству, что хан Цаган-борода отдаст дочь тому, кто в трёх состязаниях выйдет победителем, они к месту прибыли.

Братья стали и так и сяк расспрашивать простой люд о скачках. Им говорили, что на берегу моря, куда ещё не доходил человек, на яблоне растут три яблока. Кто вернётся с яблоками — тот и победитель.

Начались скачки. Алдарья поскакал последним, прискакал раньше всех на семь суток езды.

— Выиграл, выиграл! — кричал народ.

На второй день на одноколке, запряжённой девятью парами волов, приехал двадцатипятиголовый мус. Он кричал: «Шир!», «шир!» — шёл дождь; кричал: «Бур!», «бур!» — кружил снег.

— А ну-ка, где тот человек, который хочет силенку свою на мне испытать? Выходи, кто смел, — похвалялся мус.

— Я, сказал Алдарья и вышел вперёд.

— Заморыш, ты подумал… Я ж тебя в бараний рог скручу.

— Похваляться — не наземь класть, — ответил Алдарья.

Мус замахнулся, Алдарья отскочил в сторону и ударил чудовище по десяти головам. Зашатался мус, но не упал. Отдышался — и с утроен­ной яростью на Алдарью накинулся. Долго они бились-боролись: гора превратилась в курган, от дремучего леса — голые пни торчат.

Алдарья схватил муса, перебросил через себя, навалился и прижал его так, что лопатки чудовища на земле след оставили.

— Вот они, головы двадцатипятиголового, — сказал Алдарья и бросил их к ногам хана Цаган-бороды.

На третий день с разных земель съехались сыновья пятисот ханов и нойонов.

— Кто попадёт в сочленение ковыль-травы, пробьёт облако стоячее и пустит из лука стрелу так, что она сама собою возвратится, тот и победитель! — объявили дунгчи.

Стреляли из лука сыновья ханов и нойонов. Попадали они в сочле­нение ковыль-травы, пробивали облако стоячее, но ни у кого стрела не возвратилась к стрелку.

Дошел черёд до Алдарьи. Первая стрела попала в сочленение ковыль-травы, вторая — пробила облако стоячее; третью пустил — она сама собою к нему вернулась.

— Во всех трёх состязаниях, — сказал хан Цаган-борода, — ты вышел победителем. Алдарья, твое право везти Куджи-Брал к себе в кибитку. Что тебе надо, чтобы моя дочь не сожалела по кибитке отца?

— Дай мне приплод этого года и новорожденных детей.

— Хорошо, — согласился хан Цаган-борода, — бери, что просишь.

Караван братьев тронулся в путь-дорогу: тревожно заржали кобылицы, замычали коровы, заблеяли овцы, подняли рев верблюды, запричи­тали матери по своим детям… Все и всё ушло за караваном.

Опустело царство, опустел дворец. Одиноко на троне сидел старый хан Цаган-борода. Он смотрел вслед каравану до тех пор, пока взгляд его не померк.

 

Источник:

КАЛМЫЦКИЕ НАРОДНЫЕ СКАЗКИ

Пер. с калмыцкого. Переиздание.

Составитель — редактор В. Е г о р о в
Художники: Д. Санджиев, В. Мезер
Художественный редактор В. Бессонов
Технический редактор В. Арбакова
Корректоры: М. Бочкаева, М. Нантиева

Калмыцкое книжное издательство, 1978, г. Элиста, ул. Революционная, 8.

Подписывайтесь на наше сообщество ВКонтакте и делитесь своими идеями: vk.com/hardabarda

+ Комментариев еще нет

Добавь свой